Владимир Станиславович, не выпуская из правой руки хирургический зажим, неторопливыми круговыми движениями разминает затекшее плечо. На лбу его ассистента, молодого хирурга Сергея, крупные капли пота. Их стирает куском марли, зажатой пинцетом, опытная медсестра Анна. За приоткрытыми окнами жара, лето, райцентр Киров Калужской области. Под наркозом немолодой пациент без определенного места жительства, угоревший по пьяни. Владимир Станиславович начинает негромко насвистывать через респираторную маску: «И разве мой талант и мой душевный жар не заслужили скромный гонорар?..» Это вторая, более чем трехчасовая, операция за день.
Местный авторитет
— А знаешь, что будет дальше? Мы его вылечим, и он будет полгода у нас лежать, дожидаясь оформления в дом инвалидов. Втихаря водочку попивать, медсестер задирать, с докторами ругаться… И жизнь такая ему будет очень нравиться: это тебе не барак на окраине. А как по-другому?.. Не выкидывать же его на улицу.
Владимир Станиславович Маньков — хирург с 25-летним стажем, завотделения и онколог на полставки. Невысокого роста, худощавый, сутулый. Жилистые волосатые руки из-под закатанных рукавов рубашки; бритый острый подбородок, усы щеткой; большие внимательные усталые глаза.
Мы идем по центральной улице города с населением сорок тысяч человек и несколькими предприятиями-кормильцами. Двух-пятиэтажные дома-коробки вперемежку с частным сектором; заросли полыни по обочинам, ухоженная клумба у райадминистрации; кинотеатр с афишами трехгодичной давности.
— Здравствуйте, Владимир Станиславович! — Мимо проходит женщина в платке и с колясочкой.
Маньков кивает.
— Станиславович, привет! — Манькову жмет руку мужичок в сером пиджаке, с дипломатом.
— Здравствуй, Егорыч! Как нога?
— Да все слава богу! Вот, на службу бегу.
Мужичок — видный заводской деятель.
— Здорово, Станиславович! — Рядом с нами тормозит и опускает боковое окно тонированный «бумер». Из него высовывается бритая голова на мощной шее.
— Здорово, Петр.
— Ну что, на этих выходных сгоняем?
— На этих не выйдет. Колодец на даче копаю. Кольца вчера привезли. А недельки через две можно.
— Эх, а я уж и спиннинги новые сладил! Сейчас окунь, мужики говорят, хорошо пошел. Ну, ты звони, Станиславович...
Петр — видный городской «деятель».
От дома до больницы 15 минут ходу. Маньков поздоровался и пожал руку более 30 раз.
Проходим полосатый шлагбаум. Сиреневая пятиэтажка детского отделения. Двухэтажная поликлиника. В дебрях яблоневого сада роддом, морг, инфекционное отделение. Слева рядом еще один пятиэтажный корпус: кардиология, стоматология, терапия и неврология. Это самая крупная периферийная больница в Калужской области.
За железной дверью ординаторская хирургического отделения. Комната четыре на шесть метров, два широких окна в стеклопакетах, налево диван, стеллаж с книгами. На столах компьютеры и кипы бумаг. Большой аквариум у стены. Маньков барабанит пальцами по стеклу:
— Эка, не подохли еще. Им какой-то специальный корм нужен, никак достать не можем…
Напевая в усы какую-то песенку, доктор облачается в голубовато-зеленую медицинскую форму. В ординаторскую входят двое его молодых коллег. Евгений — высокий, худощавый, с меланхолично-усталым выражением лица (отпечаток ночного дежурства); шесть лет стажа. И Сергей — немного пониже, бодрее и полнее; стаж три года.
— Так, ребята, без десяти. По сигарете и вперед.
Генеральный обход
Поднимаемся на второй этаж. Сегодня понедельник — генеральный обход отделения. К нам подбегает женщина.
— Владимир Станиславович, Владимир Станиславович!..
— У нас обход, родственникам находиться здесь сейчас нельзя. — Он внимательно смотрит на женщину. Та оставляет его слова без внимания: — Я быстро, Владимир Станиславович, сейчас все объяс…
Маньков, уже не глядя на женщину, строго и громко, на весь коридор:
— Так, посетители, покиньте отделение! Пациентов — в койку! Старшая?! Где старшая медсестра?!
— Сейчас-сейчас, она придет, — суетится молоденькая медсестричка.
— Видел гражданку? — обращается ко мне. — Вот, записывай. Это мама мальчика, поступившего к нам несколько дней назад. Парнишка отмечал свое пятнадцатилетие. Пил водку, запивал пивом, в результате алкогольная интоксикация, желудочное кровотечение. Мы его прокапали, интоксикацию сняли. Он: спасибо, я пошел домой. А должен лечиться около двух недель — со слизистой не шутят, динамику нужно смотреть, иначе и умереть можно. Но любящая мамаша собирается написать расписку: под свою ответственность.
Шесть коек в три ряда. Холодильник у входа. Запах отвратительный: кого-то из пациентов только что вырвало. Маньков командует медсестрам открыть окна.
— Пациент Иванов, 43 года, поступил 20 августа с признаком механической желтухи… — зачитывает над пациентом историю болезни молодой коллега Сергей. Больной с загорелыми руками и желтоватым лицом приподнимается на локтях. — …Пробы на гепатит отрицательные.
— Паспорт у вас есть? — спрашивает Маньков.
Пациент отрицательно, затем утвердительно мотает головой:
— Советский.
И признается: уроженец Донецкой области, уже 17 лет живет в селе Большие Савки. Нигде не работает. Маньков поворачивается ко мне, цокает языком: «Смотри, мол, кого лечить приходится. Причем бесплатно».
— Каждый пациент оплачивается через фонд обязательного медицинского страхования, — объясняет доктор. — Койко-день пребывания в хирургии стоит 625 рублей. Есть прайс-лист — сколько дней обязан пролежать пациент при той или иной болезни. Деньги идут на оплату лекарств, коммунальных услуг и так далее, в том числе на зарплату персоналу больницы. А за таких вот граждан без работы и документов, каких в сельской местности полным-полно, государство нам ничего не платит. По идее должен платить местный бюджет, «по соц. показаниям» — есть такая статья. Но денег там нет. В итоге отделение хронически не выполняет план…
— Ладно. Терапевт тебя глядел? Инфекционист? Кардиограмму делали? — продолжает допрашивать Маньков. Потом, обращаясь к Сергею и медсестрам: — Консультацию терапевта. Завтра будет операция. — Опять к пациенту: — Слышь, Иванов, завтра операция — готовься.
— Вы курите? — спрашивает начмед Владимир Иванович, до этого стоявший в стороне.
Кивок в ответ.
— Ваше заболевание с курением несовместимо. Выбирайте: или курите, или лечитесь.
Еще один кивок, но уже менее уверенный.
Следующий пациент. Парень 25 лет. Перелом левой ноги, многочисленные ушибы, ссадины, сотрясение мозга — попал в аварию на скутере.
— Пребывая в алкогольном опьянении, естественно, — вполголоса комментирует Маньков. — Больше половины наших пациентов — алкоголики. Пьяная драка или как этот — в столб въехал. Или вот дед, уже месяц с ним воюем:
— Привет, Назаров, алкоголик и смутьян! — Маньков громко и весело обращается к старику с красным лицом, слуховым аппаратом и забинтованными ногами, сидящему на краю койки. — Как выходные провел?!
— Я не-е-е… — мотает головой старик, подразумевая: «ни капли в рот».
— Удивлен, удивлен, — недоверчиво произносит Маньков.
— …гангрена обеих конечностей, — читает Сергей. — Поступил на плановую ампутацию. Был полностью обследован. Категорически отказался от ампутации правой стопы. Настаивает, чтобы ему ампутировали левую. Что будем делать? У него на левой гангрена только палец затронула, а на правой уже полстопы сгнило, умереть может...
Маньков разводит руками:
— Жена, родственники приходили ко мне в субботу, говорили, что пациент согласен на операционное вмешательство... Ты отдаешь ногу, Назаров?! Вот эту! — Указывает старику на правую ногу.
— Не отдам! — хмурится Назаров. — Левую отдаю! Правая не болит! Левая болит!
Начинаю ощущать едкий запах тройного одеколона, наверняка исходящий от Назарова.
— Так, все — в Калугу его! Пусть ему там объяснят, — Маньков машет рукой.
Старик вдруг сникает, голова падает на грудь:
— Старый я, никому не нужен…
Еще один пациент — мужчина 35 лет, неплохо одет, на коленях ноутбук —явно отличается от остального «контингента».
— В одной палате могут лежать москвич, приехавший на дачу, и какой-нибудь местный алкоголик, — поясняет мне, выйдя из палаты, Маньков. — Правда, нормальных людей мы стараемся поместить с нормальными, но не всегда хватает места… — И, немного подумав: — Нормальные — это работающие, в меру пьющие, имеющие все нужные документы.
Впереди еще 43 пациента. В хирургическом отделении центральной районной больницы свободных мест нет.
Больничные планы
— Молодежи почти не видно. Почему? — спрашиваю я, пока мы спускаемся с Маньковым в ординаторскую.
— Молодежь болеет меньше. Да и потом, вот ты сам — москвич? Нет? Ну а что ж тогда спрашиваешь? Сам-то не остался там, где родился! Вот и приходится нам лечить стариков и алкоголиков. Впрочем, в нашей стране этим занята вся сельская медицина.
В ординаторской собрались все участники обхода. Я притаился в углу на стуле.
— Знаете, что я видел вчера? — спрашивает Маньков после пятнадцатиминутного разбора лечебных планов. — Муху! В операционной! Мухи, тараканы… только крыс не хватает! Да вы что, братцы?! Нужно всего-то в магазин пойти да сетку от насекомых купить.
Начмед соглашается:
— Надо заказать. Пойти в бухгалтерию, взять деньги под отчет и… — начмед не успевает договорить.
— Владимир Иванович, ну я прям не могу с вас: «Пойти в бухгалтерию, взять деньги…» — Старшая медсестра пародирует начмеда. — Да кто мне эти деньги даст, на сетки какие-то?!
— Стоп. Вопрос этот надо поднимать! Каждый божий день! Это му-хи! Му-хи! А если в рану залезет?! Да вы что! — восклицает Маньков.
— Но деньги-то мне где взять?! — параллельно возмущается старшая медсестра.
Спор о сетках длится десять минут. Врачи приходят к консенсусу: скинуться по пятьдесят рублей.
— Как у нас с лекарствами? — спрашивает далее Маньков.
— Нормально, — не совсем уверенно, глядя в пол, отвечает Владимир Иванович.
— Как нормально? Кваматела нет, борной кислоты нет, цефотаксима нет…
— Все должно вот-вот подойти по аукциону, — не поднимает взгляд начмед.
— А бинты, гипсы?
— Есть, — отчеканивает старшая медсестра.
— Наши гипсы дерьмо, в руках сыплются, — оживляется Владимир Иванович.
— Это точно. Раньше все нормальные травматологи сами «катали», была специальная гипсовальная комната… Ладно, у меня операция через двадцать минут. — Маньков смотрит на меня. — Хочешь узнать, откуда мы своих пациентов берем? Пойдем, я тебя пока на нашу станцию «скорой помощи» отведу.
Затишье перед бурей
Телефон молчит.
— Такое редко бывает, — говорит врач «скорой» Татьяна Сергеевна. — Затишье перед бурей.
Диспетчер Ольга Петровна сидит за столом перед телефоном и раскрытой тетрадкой в клетку — журналом вызовов. Фельдшер Людмила, симпатичная девушка с серьезным лицом, укладывает лекарства в желтый пластмассовый контейнер. Все три в голубых халатах и шапочках.
— Вызовы разные бывают. Вот, например, недавно сын знакомой повесился. Сегодня похороны. Да вот, смотрите сами: за последнюю неделю двое самоубийц, и оба молодые парни. — Татьяна Сергеевна скользит пальцем по строчкам журнала. — А вот еще: отравление таблетками. Девушка восемнадцати лет. Откачали, слава богу. Молодежь сейчас стала, прямо не знаю, расторможенная какая-то. Причем парни в основном вешаются, а девчонки травятся…
— Да, молодежь нынче слабая, — поддерживает коллегу Ольга Петровна. — Трудностей не переносят, бороться не умеют. Чуть что — в петлю.
— Или вот. — Мы продолжаем изучать журнал вызовов. — Я роды принимала на дому. Приехала — все пьяные, будущие мама с папой в том числе. Мат-перемат…Ничего, приняла, ребеночка привезла в наш роддом. Она его там и оставила. А зачем он ей, алкоголичке?
Телефон прерывает разговор. Отработанным движением Ольга Петровна мгновенно снимает трубку.
— Скорая! Та-а-ак… А что вам плохо-то? Говорите адрес. Как ваша фамилия? Сколько вам лет? А?.. 63? Что вы, плачете, что ли? Шишка на голове выросла?! — И, уже обращаясь к Татьяне Сергеевне и Людмиле: — Девки, бегом выезжайте — то ли онкология, то ли психбольная.
Вызов. Петровна
Через минуту из ворот больницы выскакивает «буханка» «скорой помощи». Пожилой водитель по имени Вова — бейсболка, спокойный взгляд из-под козырька — мастерски объезжает ямы в асфальте. Но все равно «буханку» трясет так, что мне приходится держаться обеими руками. В углу валяется дыхательный аппарат.
— А как же пациенты?
— Как-как… Прикручиваем ремнями. Если надо, обезболивающее вкалываем, — отвечает Татьяна Сергеевна.
Пятнадцать минут спустя. Окраина города. Колдобины закончились вместе с асфальтом. Останавливаемся напротив одноэтажного дома с покосившейся деревянной пристройкой. Подходим к воротам. Стучимся. Никого. Нет, кто-то идет вроде. Скрип отворяющейся двери. Сиплый голос. Бух! — глухой удар. Тишина.
— Упала! — Татьяна Сергеевна начинает трясти дверь. Я перемахиваю через забор. Открываю дверь с внутренней стороны. Вбегаем во двор. На ветхом крыльце лежит грузная женщина. Пытается встать. Всклокоченные волосы, опухшее лицо, засаленный халат. Усаживаем ее спиной к дверному косяку.
— Упала я… не знала я… — Слова нечеткие, заплетающиеся.
Татьяна Сергеевна хмурится:
— Ты не выпивши часом? — Резкий переход на «ты»: так легче.
Испуганный взгляд:
— Да, пила. Вчера.
— Так. Давай показывай свою шишку. Ага, конечно — гематома обыкновенная. Ударилась просто. Язык покажи!
— Здрасьте! — За спиной вдруг из ниоткуда возникает невысокого роста худая загорелая до черноты женщина. Голубые грязные бриджи, шлепанцы на босу ногу, футболка. Взгляд бегающий.
— Соседка я.
Силимся поднять пациентку.
— Вставай, Петровна! Сто пять кило, горе ты мое! Такая баба раньше была! — Слова соседки такие же беглые, как и взгляд. — Пить не надо в таком возрасте!
— Ни в каком не надо, — уточняет Татьяна Сергеевна.
Вводим под руки в дом. У Петровны начинается истерика:
— Я же красавица была! Я же была… красавица! — срывается на рыдания.
Спертый воздух, на подоконниках увядшие цветы, на кухонном столе миска с супом. Сажаем Петровну на полуразвалившийся диван. Соседка начинает упрашивать Татьяну Сергеевну увезти ее на три дня в больницу под капельницу.
— Но вы, наверное, знаете, лечение от алкоголизма у нас платное.
— А-а-а… платное? — недоумевает Петровна.
— Ну и что, пенсию получишь — заплатишь! — продолжает вещать соседка. — У нее уже третья неделя запоя будет!
— Лучше детей ее вызвать. Чтоб они ею занимались, — предлагает Татьяна Сергеевна.
Петровна поднимает голову. Злой взгляд на врача:
— Детям моим не надо ни х…!
— Они ее тут оставили, а сами в Москву поуезжали, — поясняет соседка.
— Все меня оставили, никому я не нужна. — Опять плачет. — Но я же хорошая… Я же вете… вете… ветеринарную академию заканчива-а-а-ла-а-а… Я же не конченая баба!!!
— Пить не надо и будешь не конченой, — твердо говорит Татьяна Сергеевна, меряя давление.
— О господи, это болезнь! — Трясет головой. — Это болезнь! Утром встаю: не буду пить! Не буду пить! Нет, б…! Тут самогонку продают, там самогонку продают!!!
При виде шприца с иглой Петровна успокаивается.
— Сейчас я сделаю укольчики, после которых тебе станет хорошо и нельзя будет пить, поняла? — почти ласково говорит врач.
— Сейчас вся твоя самогонка выйдет — и все, больше не пей, — внушает соседка.
— Не моя это самогонка! Твоя она! Не продавай больше! — Опять крик.— Не продавай!!!
Соседка испуганно оглядывается.
— Люди бизнес делают, а ты своей головой думай. — Татьяна Сергеевна готовит второй укол. — Та-а-ак… Вот и все. Теперь тебе нужно отдохнуть. Ложись.
Подходит к соседке-самогонщице, объясняет, какие лекарства нужно купить, что когда принимать. Та кивает. Уколы действуют — Петровну охватывает дрема.
Вновь дребезжащая по ухабистому асфальту «буханка». Кулаки сжаты — превозмогаю желание врезать по железной обшивке салона. Злость! На детей Петровны? На соседку-самогонщицу? На собственное бессилие?
— Народ уже не спивается, народ уже спился, — говорит с переднего сиденья Татьяна Сергеевна.
— А почему соседка-самогонщица так рьяно за Петровну переживает?
— Ну как же, у нее клиент пропадает! Такие всю пенсию самогонщикам отдают. Обычное дело.
Возвращаемся. У больницы стоит новенькая с виду «газель». Она приятно отличается от «скорых», на которых я ездил раньше. Знакомлюсь с водителем. Упитанный, розовощекий, эмоциональный, зовут Андреем.
— А толку, что новая? «Буханка» куда лучше. Три года машине, а на ее «лечение» больница уже столько денег истратила, сколько она сама не стоит. «Зацвела» через два месяца, прогнила в трех местах, кузов лопнул, раздатка почти сразу сломалась. А оборудование?! Его у меня на 300 тысяч рублей в салоне. Операцию на ходу можно делать. Но этим оборудованием никто за три года ни разу не пользовался! Даже пленка с приборов не снята! А как им пользоваться — на наших-то колдобинах... Зарплата? Чтобы десятку иметь, нужно пахать круглосуточно. В общем, бардак полный, никому ничего не нужно!
«Положительный» диагноз
В ординаторской трое: Сергей за столом, Сан Саныч, самый опытный после Манькова хирург в отделении, курит у открытого окна, а рядом с ним молодой бородатый доктор — хирург из соседнего райцентра, поселка Бетлицы. Он привез очередного пациента, лечение которого требует более квалифицированного вмешательства.
— И что теперь делать? — взволнованно спрашивает бородатый.
— Что-что… Через месяц сдашь анализ крови, потом через три, через полгода и год. Может, и пронесет, — равнодушно дымит Сан Саныч.
Вслушиваюсь. Ситуация проясняется: не так давно в больницу поступила женщина — ДТП, состояние крайне тяжелое. Ей оказали всю возможную помощь и повезли в Калугу: она нуждалась в более высокотехнологичном медобслуживании. И только там были получены окончательные результаты анализов: проба на ВИЧ… положительная.
— И предохраняться, — добавляет Сан Саныч.
— Так сколько времени уже прошло! Я с женой и так успел. С женой-то не будешь предохраняться.
— Ой, мама не горюй! — Сан Саныч глубоко затягивается. — А я вот не могу вспомнить, порезан у меня был палец, когда я ей операцию делал, иль уже зажил? Я за вениками недавно ездил, ножом поранился. И рвал ли я во время операции перчатки? Анестезиолог — тот вообще без перчаток работал.
— Ладно, чему быть, того не миновать. Пойдем смотреть, кого ты там привез.
— Нда-а-а… и такое бывает, — говорит им вслед Сергей и склоняется над столом, перебирая какие-то бумаги.
Делюсь впечатлениями о поездке.
— Считай, ничего особенного. Хочешь настоящего экстрима — покатайся в ночную смену.
В руках у Сергея мелькнул бланк с заглавием: «Разрешение на охоту».
— Зарплаты на охоту хватает? — спрашиваю.
— С трудом. А что тут таить, я тебе сейчас все как есть покажу.
Достает из ящика небольшой прямоугольный листок.
— Вот что мне заплатили за июнь…
Должность: врач хирург. Ставка: 3876,8 руб/мес. Отработал: 20 дн./159 час. Далее таблица.
— «Ночные дежурства» — в июне я почти не дежурил. Так, оклад: раз. «Надбавка за выслугу лет» — 735 рублей 44 копейки — два. «Доплата за вредные условия труда» — 553 рубля 63 копейки — три. Плюс премия ко Дню медика, экстренные часы… Вышло более-менее нормально: 11 тысяч с гаком. — Обводит итоговую цифру в кружок. — А в среднем в месяц я получаю 10 тысяч. Это потолок.
— И все?!
— А ты сколько думал? Да, приходится вертеться. Вот наш заведующий по молодости гаражи строил. Кстати, вот и он… с приема возвращается.
В ординаторскую заходит Маньков, следом за ним Евгений.
— Покатался? Впечатлений набрался? — обращается ко мне Владимир Станиславович. — Ну тогда пойдем перекусим. Четверть седьмого, а я только чая утром успел долбануть.
Жестокая повседневность
Электрический чайник, вскипев, щелкнул. Из холодильника на стол перекочевали сало, вареная картошка, домашняя колбаса; огурцы и помидоры — с грядки.
— Вот перед тобой сидит Евгений Васильевич, который недавно прошел стажировку, освоил новую для нашей больницы методику, — нарезая огурец, начинает разговор Маньков. — Теперь мы можем делать операции на сосудах. Ну, тромб образовался, и нужно его ликвидировать, а не отрезать человеку ногу, например.
— Тромбэктомия — это операция, которую по идее должен уметь делать каждый хирург, — подхватывает Евгений. — Но для нее нужны специальные зонды. Они мало у кого есть, особенно в районных больницах. Мы себе их заказали в начале года — они пришли в конце.
— Сейчас же ввели эту дурацкую систему аукционов, — разъясняет Маньков. — Она действует так: мы пишем заявку — нужно то и то. Ее просматривает главврач, ставит подпись, затем она уходит на аукцион. И разыгрывается тендер. Процесс этот медленный, главный критерий — цена, о качестве речь не идет. Порой приходит явный брак: бинты расползаются, перчатки рвутся, иглы ломаются, гипсы отвратительные… Допустим, мы заказываем титановые инструменты — нам, конечно, их не купят. Скажут: берите железные, и все тут. Хотя нам как-то повезло, мы получили титановые пластины. Но для этого нужно было тысячу инстанций пройти. Лично нам. Ходить и выпрашивать, как будто сам себе в карман эти железки положишь.
Хирурги кивают, никто не перебивает. Маньков продолжает:
— Но самое странное: люди, несмотря на эту мизерную зарплату, на все эти проблемы, все же заинтересованы в чем-то. И почему-то. Хотя, казалось бы, гораздо легче плюнуть на все и сказать: я не буду делать эту операцию, нет инструментов, до свидания. Но не плюют. Это крик души, веление сердца — не знаю…
У Манькова звонит телефон.
— Дочка, — шепчет он, прикрыв рукой мобильник. — Привет! Сидим тут с корреспондентом, размышляем о вечном… Ага. Кстати, я тебя поздравляю: ты такая же дура, как и твой отец!
Дочку Владимира Станиславовича зовут Екатерина. В прошлом году она закончила смоленский мединститут по специальности хирург-онколог. Поступила в ординатуру. Сегодня ее первый рабочий день в Калужской областной больнице.
— …Как это ты домой пошла?! — Маньков вмиг раздражается. — Кать! Прободная язва — это же экстренная медицина! Уже в автобусе едешь?! А ну возвращайся в больницу! Он у вас помрет с минуты на минуту, а тебя в тюрьму посадят! Больного надо немедленно брать на стол! Ты что, не можешь прободную язву сделать? Мне к тебе в Калугу ехать?! Кать, звони в больницу — пусть другой хирург берется.
Голос строг. За столом даже жевать перестали.
— Так. Молодец, это ты правильно сделала... Все это нужно в историю болезни записать — что клиника прободной язвы развилась тогда-то и что лечащий врач на тот момент этого не заметил. Думай, в общем, если что — звони. Дай бог, чтобы все обошлось, но я думаю, больной умрет. Все, давай.
Молчание.
— Вот так начинается карьера хирурга — с трупа, — наливает себе вторую чашку чая Маньков. — У нее сегодня первый день, ей передали больного с неверным диагнозом, которого еще три дня назад нужно было срочно оперировать.
19.30. Рабочий день продолжается.
Операционная. Маньков, Сергей, медсестры и анестезиолог Олег Васильевич — невысокого роста, крепкий, с красными, невыспавшимися глазами. Он следит за работой монотонно шумящего наркозно-дыхательного аппарата. Поглядывает на рядом стоящий монитор: давление, пульс, температура, содержание кислорода в крови — все в норме.
— Двадцать три года здесь работаю. Раньше нас четверо было. А положено на нашу больницу шестеро. Двое через какое-то время уехали. Один, говорят, сейчас в Москве, в больнице МВД. Если возможность есть, как не уехать, когда оклад три с половиной тысячи? Сейчас мой единственный коллега в отпуске, а я на шесть с половиной ставок работаю. Когда у меня были полноценные выходные?.. Не помню. Без анестезиолога ни одна операция не обходится, а мы обслуживаем четыре района: Людиново, Бетлицу, Борятино и Спас-Демьянск. Раньше там в больницах работало по одному моему коллеге. Теперь все поразъехались, наркоз некому делать.
Олег Васильевич подходит к операционному столу, проверяет показания, щупает ладонь пациента.
— Привычка. Мало ли что там на приборе написано! А вдруг он сломался? Как тот большой монитор отечественного производства, что в палате стоит. Видел, наверное? Двух месяцев у нас не проработал, а уже три раза в ремонте побывал. Наркозно-дыхательных аппаратов тоже не хватает. Приходится корячиться — таскать их туда-сюда, больных отключать. У нас только один аппарат современный, фирмы Newport. А сейчас на операции ты видишь РО-9Н — наиболее удавшаяся отечественная модель. В плане надежности с ней как с «жигулями»: повезет — не повезет. Нам повезло.
Приемный непокой
В ночь с четверга на пятницу Маньков дежурит. Пьет чай, работает с бумагами, периодически поднимается на второй этаж в реанимацию «посмотреть, как там мои послеоперационные». Время от времени на его рабочем столе тарахтит дисковый телефон. Тогда Маньков гасит сигарету и идет в приемный покой в соседний больничный корпус. К полуночи он побывал там трижды.
Вечером молодая мама принесла на руках трехлетнего карапуза.
— Болит, дядя. — Мальчонка указывает пальчиком на ножку.
— Бегал по дорожке в саду, споткнулся, теперь на ножку наступает — плачет, — поясняет мама.
Маньков осматривает ножку: «Так больно?.. А так?»
— Ничего страшного. Просто ушиб. Домой придете — лед из холодильника приложите. А завтра — йодную сетку или водочный компресс.
Следующая — девчонка-подросток: прискакала в больницу на одной ноге, поддерживаемая под локоть подружкой.
— Палец большой на ноге болит очень. С велосипеда упала, вот.
Здесь ситуация оказалась серьезнее:
— Будешь теперь ходить в гипсе. Сейчас тебе «чешку» сделают. Завтра на рентген, потом к хирургу на прием.
Вызов третий. Согнувшийся в три погибели мужичок с испуганными глазами: «Ох, доктор, живот скрутило — мочи нет!» Температура нормальная; не пьет и не курит уже два года. Через несколько минут пациент вспоминает: «Да, кум сегодня кабанчика зарезал…»
— Ну, тогда все понятно, сразу бы сказал, — улыбается Маньков. — Испробовали кабанчика-то?
— Это как водится…
Возвращаемся в ординаторскую. Стемнело, зажглись фонари.
— Сельский хирург — это и травматолог, и уролог, и нейрохирург, и торакальный, и сосудистый, и абдоминальный, и какой хочешь еще хирург — специалист широкого профиля, — рассказывает Маньков. — Нагрузка серьезная. А по уставу на одного хирурга полагается 25 больных. Это норма еще в советское время, в 30-х годах, министром здравоохранения Семашко была установлена. С тех пор ничего не менялось.
— Тому же Семашко принадлежит фраза: «Хорошего врача прокормит народ, плохие нам не нужны». Как с этим дело обстоит, пациенты помогают? — спрашиваю я.
— Помогают. Регулярно. Скажу так: благодарить доктора коробкой конфет и цветами уже давно не принято. И от благодарности никто не отказывается. Но у нас в отделении есть традиция — не принимать подарки заранее. А если после лечения захочешь отблагодарить доктора — пожалуйста: пойди, отблагодари. Привести пример? Недавно заболел мой хороший знакомый. Мест в отделении не было, и я положил его в свой кабинет. На ночь отпускал домой. Десять дней полечился — выздоровел. Говорит: «Станиславович, как мне тебя отблагодарить? Проси что хочешь». Я к тому времени уже давно хотел колодец на даче выкопать, а знакомый не последний человек на предприятии, выпускающем железобетонные конструкции. Вот так восемь колодезных колец с хорошей скидкой мне на дачу и подогнали. Но все равно этой «благодарности» недостаточно, чтобы доктор чувствовал себя достойно в этой жизни. Это ощущение ему должно обеспечивать государство.
— Чтобы достойно себя чувствовать, сколько нужно получать?
— Хотя бы тридцать тысяч, — с ходу отвечает Маньков. — И чтоб моя жена, эндокринолог, двадцать пять.
— А сейчас сколько?
— В среднем выходит пятнадцать. У жены меньше.
Откровенно
0.30. Пьем чай. Телевизор фонит передачей про «организованную подростковую преступность»: несовершеннолетние уроды до смерти избивают людей в электричках, насилуют малолеток; юные готы и сатанисты приносят человеческие жертвы. Затем журналисты обращаются к родителям погибших, задают вопрос: могут ли они простить? Родители в слезах, истерике. Никто прощать не собирается.
Маньков морщится:
— Убийства, изнасилования… По первому, по второму, по НТВ — все одно и то же. Но это не реальная обстановка, это политика. Чего только достичь хотят, никак не пойму. Народ запугать? Чтобы он ни о чем не думал, привык к мысли: вот, смотри, может быть и хуже. А значит, хрен с ним со всем — лишь бы не было войны.
Переключает каналы. Останавливается на исторической передаче: море, солнце, развалины древних Афин. Продолжает:
— Я почему вашу журналистику гребаную не люблю? Да потому что почти каждый день по телеку передачи про врачей-убийц, вредителей и взяточников. А народ все это смотрит, потом приходит в больницу — и ни малейшего уважения! И никто не объясняет, почему эта медсестра или этот доктор не могут выполнить свою работу на должном уровне. Да потому что нет возможности ее выполнить! Врачи устали физически, устали морально, превратились в обнищавшую когорту. Конечно, и среди врачей гады встречаются. Но проблема ведь не в этом…
Звонит телефон.
— Да, сейчас буду.
Через десять минут Маньков вдевает шовную нить в изогнутую молодым месяцем хирургическую иглу. На покрытой клеенкой кушетке лежит крупный мужчина с глубоким порезом указательного пальца правой руки.
— Обезболивающее подействовало?
— Вроде того, — кивает пациент.
— Три шва придется положить. Так что терпи.
Маньков начинает. Мужик не из робких — глазом не моргнул.
— Ты где работаешь? — попутно спрашивает хирург.
— В наркоконтроле.
— Что-то наркоманов последнее время поменьше стало. К нам в больницу почти не привозят.
— Так мы заводские райончики почистили. Героинщиков вроде всех пересажали. Вот в Людиново это да. В Дятьково — там вообще край! А в Кирове нормально. Из Москвы только возят, по мелочи…
Закончив, Маньков идет заполнять медицинские формуляры в приемную. Прямо на пороге его встречает дежурная медсестра:
— Владимир Станиславович, вот этот молодой человек меня второй день терроризирует!
Перед ней стоит, слегка покачиваясь, мужчина. Спортивные штаны, потертая безрукавка, щетина, длинные грязные волосы из-под серой панамы. И перегар на все приемное отделение.
— Вчера приходил, сегодня утром. Я его дважды на прием отправляла. Не пошел. Теперь вызвал «скорую» и вот опять приехал.
— Что у вас случилось? — строго спрашивает Маньков.
— Плохо.
— Кому плохо?
— Мене плохо.
— А кому сейчас хорошо?
— Не понимаете вы меня, — обреченно мотает головой. — Душе плохо.
— Ну, это не ко мне. Это к психиатру.
Маньков садится заполнять бумаги. «Больной», прислонившись к стенке, уходит глубоко в себя. В дверях приемного отделения появляется охранник — пожилой мужчина, случись что, вряд ли полезный. Дописав, Маньков не спеша встает… и резко разворачивается к пациенту:
— Иди домой. Спать. А?! — Очень пристальный взгляд.
Тот вздрагивает, разворачивается и, покачиваясь, уходит.
— Вам драться приходилось? — спрашиваю уже на улице.
— По молодости горячим был. А что делать, когда приходит посреди ночи пьянь всякая, начинает матом орать, права качать, руки распускать. А ты ему — ннна!.. — Маньков лихо режет воздух апперкотом.
1.30. Приглушенный свет ртутных ламп, механические вздохи наркозных аппаратов. Реанимационная палата.
— Все спокойно?
— Пока да, — отвечает сонная медсестра.
— Петров не помер?
— Еще держится.
— Долго, однако…
Маньков обходит послеоперационных больных, смотрит показания приборов, изучает листки с результатами последних анализов.
— Здравствуйте, — вдруг еле слышно произносит лежащая, казалось, без сознания бабушка. — Как… операция прошла?
— Прошла-прошла. Разговариваешь со мной — это хорошо. А ну-ка погляди вверх. Та-а-ак. Камней полный-преполный пузырь. Сама потом посмотришь.
— Спасибо вам.
— Погоди. Нам с тобой еще лечиться и лечиться.
В ответ вновь слабая человеческая улыбка. И почти шепот:
— Спасибо вам, храни вас Господь.
О высоком
Выходим на улицу. Маньков прикуривает. Останавливается, умиленно наблюдая картину: ночь, луна, громко стрекочут кузнечики, фонарь у больничных ворот выхватывает из темноты неуклюже ковыляющий силуэт прижавшейся друг к другу парочки:
— Романтика! — вдохнув, говорит Маньков.
4.15. Глаза слипаются. Слишком многое они видели за последнюю неделю. Маньков давно закончил с писаниной и теперь раскладывает пасьянс на мониторе компьютера.
— Вы говорили, на завтра две серьезные операции запланированы. Как же вы будете после бессонной-то ночи?
— Я могу оперировать когда угодно и в каком угодно состоянии. — Маньков не отрывается от пасьянса. — Хоть вверх ногами. За 25 лет все доведено до автоматизма, как у обезьяны. Взять хоть последний Новый год. Вечер 31 декабря, я дома с семьей, стол давно накрыт, уже порядком выпил. И тут звонок из больницы: двое, у одного огнестрельное, сердце задето, у другого ножевое; «скорая» уже сигналит под окнами. К трем ночи еще двоих привезли — ножевые: опять в сердце и поражение печени. Потом и еще двоих. В общем, закончили мы в полседьмого утра. Сели с мужиками в ординаторской, отметили. Потом к палаткам пошли, пива выпили. И по домам. А дежурный хирург обратно на работу. — И, призадумавшись: — Кстати, в этом году случаев с огнестрельными и ножевыми гораздо меньше. Народ поуспокоился как-то.
— А вы мемуары не пишете, как Чехов или Булгаков?
— Какие там мемуары?! Я художественной литературы практически не читаю. Времени нет. Сельские доктора часто попадаются довольно отсталые. Как я, например. Вот сегодняшнюю ночь отработаю — после дежурства и целого дня чем, думаешь, я буду заниматься? Возьму две бутылочки пива, выпью их перед телевизором. И спать! А на выходных, если не вызовут в больницу, на дачу: колодец копать, баню топить, дом строить. Я себе цель поставил — за три года построить на даче дом и переехать в него жить. Внуки у меня ведь будут когда-нибудь! Я песочницу смастерю, турник повешу, на него качельки. Как приятно на старости лет внуков качать: чик-чик, чик-чик… Хорошо!
Surgeryzone 
Тема: 
